Марианна вскинула вверх руку:

– Пожалуйста, избавь меня от грязных подробностей.

– Что ты собираешься делать?

Она расхохоталась, и Фарнем вздрогнул, услышав этот полубезумный смех.

– А какие у меня варианты, дядя?

– Должен же быть какой-то другой…

– Я знаю, ты отправил меня в школу в надежде, что смогу найти респектабельную работу. Но если никто не взял меня в гувернантки до того, как я начала боксировать, вряд ли кто-нибудь сделает это сейчас, когда меня знают как Баронессу ринга, правда? – спросила она требовательно, испытывая одновременно ярость и опустошение.

Они были слишком наивны и глупы, считая, что приличное образование сведет на нет ее связь с цирком. Полгода попыток устроиться на работу даже в самых отдаленных уголках Англии убедили девушку, что у нее есть единственный способ заработать на жизнь.

– Я надеялась оставить бои через три года, а теперь буду вынуждена продолжать еще минимум шесть. Интересно, что от меня к этому времени останется и будет ли тогда вообще иметь смысл бросать бокс.

– Я тебе все верну, дорогая. Клянусь. Это еще не конец всему. Я смогу…

– Что именно? – усмехнулась Марианна, когда он осекся.

– Я могу добыть тебе деньги. Просто на это потребуется немного времени…

– Надеюсь, ты говоришь не о контрабанде, потому что…

– Нет-нет, это не…

– Так что же, ты намерен отыграться за карточным столом?

– Нет.

Она всплеснула руками:

– Тогда что?

– Я… я не могу тебе сказать прямо сейчас, но клянусь глазами моей матери, что верну все твои деньги. Просто на это понадобится немного времени…

– У нас нет времени, дядя. – Марианна не желала знать, что он опять задумал.

– Откуда ты об этом узнала?

– Ко мне явился герцог Стонтон – он выкупил все твои расписки.

Барнабас вытаращился на нее так, что в любое другое время это показалось бы ей забавным.

– Стонтон? Но… но почему? Я ни разу с ним не играл! – Он наморщил лоб. – Или речь идет о том, чтобы закрыть нас по соображениям нравственности?

Марианна знала, что следовало бы рассказать дяде всю правду, но была слишком зла на него. Кроме того, она не могла заставить себя упомянуть Доминика и то, что он до сих пор жив. Дядюшка и барон вызывали друг в друге самое худшее, что в них было, и меньше всего ей хотелось снова сводить их вместе.

– Он сделал это, потому что хочет заставить меня с ним сотрудничать.

– Сотрудничать?

– Стонтон упомянул медальон и письмо – ты знаешь, о чем идет речь?

Челюсть Барнабаса отвисла, с багровых щек полностью сошла краска.

– Дядя? – резко бросила Марианна, когда он молча уставился на нее. – О каких письме и медальоне он говорил?

– Э-э-э… – Барнабас сглотнул и отважно встретил ее разгневанный взгляд. – Я не знаю?

– Это прозвучало, как вопрос, дядя.

– Нет, ну конечно, нет, – забормотал Фарнем. – Я определенно ничего об этом не знаю. Ты просто расстроила меня и обидела своими обвинениями.

Марианна воспользовалась уловкой Стонтона – молча уставилась на него, не произнося ни слова.

– Я твой дядя, – проговорил тот жалобно. – Клянусь, что говорю тебе только правду. Я ничего не знаю ни о каком письме и медальоне. Уж наверное ты скорее поверишь мне, чем какому-то чужаку?

Марианна долго смотрела в его слезящиеся глаза, потом устало вздохнула:

– Конечно, дядя.

Она не то чтобы солгала, но и правды не сказала. Но медальон и письмо волновали ее в последнюю очередь; вся ее жизнь рухнула за какие-то несколько минут. Дядя проиграл все деньги, которые она ему доверила.

– С чего вдруг у Стонтона такой интерес ко мне? К нам? – спросил Барнабас словно бы самого себя. Губы его встревоженно сжались, взгляд обратился внутрь.

Не дождавшись ответа от Марианны, он посмотрел в ее сердитые глаза.

– Ты не должна соглашаться на его требования. Я уверен, мы сумеем придумать способ, как вернуть деньги. Может, я мог бы…

– Забудь, – сказала она устало. Можно себе представить, какую кашу он заварит, если начнет что-нибудь придумывать. – Я сама обо всем позабочусь.

Она встала со стула и повернулась к двери.

– Но как? – воскликнул он ей вслед. – У тебя же нет денег… ну, кроме той лошади. Ты же никогда не покупала на свои заработки ни драгоценностей, ничего такого, что можно продать, моя дорогая.

О, у нее есть то единственное, что можно продать, – ее гордость.

Глава 7

Дверь распахнулась, и в гримерку ворвалась Сесиль, захлопнула створку и прислонилась к ней спиной.

– Марианна, сегодня он опять здесь.

Не требовалось спрашивать, о ком речь.

Марианна стиснула кусочек угля, которым подводила брови.

– Проклятье! – пробормотала она, глядя, как мелкие черные крупицы падают в баночки с белилами и румянами, стоявшие на туалетном столике.

– Ты меня слышала? – спросила Сесиль.

Попробуй не услышь, подумала Марианна, но предпочла оставить это замечание при себе.

– Его визит не имеет ко мне никакого отношения, – солгала она.

Темные глаза Сесиль уставились на Джозефину Браун, выступавшую сегодня перед Марианной.

Подруги не очень хорошо знали эту сдержанную, таинственную женщину, да и никто в цирке ее не знал. Джозефина просто однажды появилась на Ньюкасл-стрит, начала метать ножи и делала это до тех пор, пока Барнабас не обратил на нее внимание. Он тут же нанял ее, и она стала третьей большой достопримечательностью во время выступлений цирка.

Если на свете и существовал нож или меч, которым эта смертельно опасная женщина еще не владела, то Марианна об этом не знала.

Обычно Джозефина после своего выступления сразу же исчезала, избегая общения с другими артистами, но сегодня по какой-то причине задержалась в гримерке даже после того, как стерла с лица грим и сняла шокирующий черный костюм, в котором выступала: кожаные бриджи, превосходный фрак, рубашку и сапоги для верховой езды. Все это дополнялось черной кожаной маской, закрывавшей верхнюю половину лица. Особенно эффектно этот костюм смотрелся в сочетании с ее светлой кожей, бледно-серыми глазами и шелковистыми светлыми волосами.

И это не говоря об огромной черной птице, всюду ее сопровождавшей.

Ангус, ее ворон, был таким же спокойным и таинственным, как хозяйка. Эта пара была неразлучна, и Ангус принимал непосредственное участие в выступлении. Помимо прочего его выдрессировали держать игральные карты, пока Джо метала в них свои кинжалы.

Кроме того, ворон был в некотором роде вором – по крайней мере так считали некоторые артисты. За последние четыре месяца, с тех пор как Джозефина и Ангус присоединились к труппе, у циркачей пропало несколько мелких вещей, не всегда ценных. И хотя никто не мог доказать виновность птицы, подозревали Ангуса и его хозяйку.

Дядя окрестил Джо «ля Сабрюз» [2] и держал ее личность в секрете.

– Он на тебя сегодня смотрел? – спросила Сесиль Джозефину, которая лениво точила один из своих ножей.

Похоже, это занятие отнимало у нее много времени, учитывая количество этих ножей. Ангус сидел на ворохе одежды, перекинутой через подлокотник кушетки, распушив перья и спрятав большую голову под крыло.

Не дождавшись от Джозефины ответа, Сесиль хлопнула в ладоши. В маленькой комнате это прозвучало как выстрел.

– Эй, Блейд! [3] Écoutez-moi! [4]

Ни у Джо, ни у птицы и волосок (или перо) не дрогнул.

Послышалось негромкое шипение: Джозефина еще раз провела ножом по точильному камню и только потом подняла голову. Ее странные опалово-серые глаза смотрели затуманенно, словно она только что очнулась от глубокого сна.

– Прошу прощения? – Голос мягкий, произношение не совсем изысканное, но без какого-либо выраженного диалекта.

Она говорила скорее как старшая прислуга – возможно, экономка или гувернантка. Одетая в простое шерстяное платье темно-синего цвета, с заплетенной толстой косой за спиной, она напоминала Марианне молочниц, что пасли стадо на лугу и предлагали купить чашку свежего молока. Джозефина казалась целомудренной и непорочной… до тех пор, пока не присмотришься получше.